Вот уже три дня, как я - в Омске. И уже понятно, что Омск архитектурный, так же, как и Омск театральный, стремительно меняется. Деревянное зодчество - наличники и ставни с серпами и молотами, соседствует с ирландским пабом «Колчак», щедро декорированным изображениями Адмирала, Николая II, двуглавого орла, а также кружки пива Гиннес, отвечающими за реабилитацию белого движения. И все это - на улице им. Иосифа Броз Тито.
Может быть, по яркости, насыщенности программы «Академия»-2 уступает предыдущей. Но это на первый взгляд. Вечерние спектакли - только верхушка айсберга. Фестиваль проходит в симультанном режиме. Пока в конференц-зале театра критики из России, Англии, Канады и Китая рассказывают друг другу о театральных журналах, на Камерной сцене проводит мастер-классы Яна Тумина, директор Комедии Франсез знакомит аудиторию с репертуарной и режиссерской политикой театра, а Мария Бошакова в семинаре о PR агитирует завлитов и пресс-атташе театров вести более активную информационную политику в работе со СМИ, использовать новые ресурсы.
Ольга Никифорова формирует программу Академии по принципу контраста. На открытие - разовый музыкально-драматический проект по имени «Бумбараш», в котором вместе с актерами Омской драмы участвовали музыканты «Терем-квартета». Далее - серьезный репертуар, «Дядя Ваня» Римаса Туминаса и «Гретхенский Фауст» Мартина Вуттке (Берлинер Ансамбль). По соседству - «Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?» из Загреба, «Ромео и Джульетта» Оскараса Коршуноваса - спектакли, подразумевающие зрительский успех и кассу. И под закрытие - «Женитьба Фигаро» Кристофа Рока (его в Петербурге увидят в октябре на фестивале «Александринский»), для России - фирменный знак французской актерской школы, строгой и уравновешенной, для самого театра - революция в рамках традиции.
День третий
«Дядя Ваня» вахтанговцев зазвучал на омской сцене совсем по-новому. В Петербурге спектакль шел на сцене Балтийского Дома - и это провоцировало актеров на «широкий шаг», заострение пластического рисунка, форсирование интонаций. Возможно, на родной сцене спектакль идёт более уравновешенно. Омская же сцена значительно повысила эмоциональный градус происходящего.
Спектакль словно бы лишился своих контрастов, острых углов, явленных «Маман» Войницкой (Людмила Максакова), ночной сценой Серебрякова (Владимир Симонов) и Елены (Анна Дубровская), разыгранной по нотам, словно садо-мазо шоу двух подуставших исполнителей, а еще чаплиновских пластических интонаций дяди Вани (Сергей Маковецкий) и Сони (Евгения Крегжде). Стал пространственно более скромным (сцена Омской драмы в действительности - неглубока), и экзистенциально более соизмеримым с запросами зрителей. К зрителям приблизились и скульптура льва, будто знаменующая смену формаций во времени, энтропию бытия, и конкретные судьбы персонажей, переживающих личные драмы, поворотно-бесповоротный момент своей жизни.
День четвертый
Хорватский национальный театр (Загреб) непринужденно адаптировал сюжет романа Хораса Маккоя, разворачивающегося в годы депрессии, к сегодняшним реалиям. Режиссер Ивица Бобан значительно переработала и сам текст. Танцевальный марафон - вроде реалити-шоу или программы «Народный артист», с той разницей, что поединок происходит в режиме нон-стоп. Персонажи участвуют в нем не ради выживания. Кто-то ищет успеха или признания. Кто-то, как главная героиня Глория, стремится доказать миру свое право на существование, но тем не менее вступает с ним в конфликт. Тяжело было сопротивляться обаянию красивых, умелых (пластически и вокально оснащенных актеров, «на раз», разумеется, не под фонограмму, перепевавших поп и рок хиты 80-90-х годов. Да, в общем, и незачем. При этом режиссеру, на мой взгляд, не удалось синтезировать музыкальный и драматический пласты. Казалось, актеры ни на минуту не забывали о том, что должны двигаться технично, красиво, и также - технично и красиво умирать. Патетические монологи, в которых лузеры и неудачники рассказывали о своих не сложившихся судьбах, механически, как отдельные номера эстрадной программы, соединялись с музыкальными вставками.
День пятый
И, наконец, наиболее яркий момент фестиваля. В омском «Пятом театре» выступил с музыкальной программой «Хоронько-оркестр» из Петербурга. Из клубного пространства Дмитрий Хоронько с его волшебным сплавом романса, джаза, шансона и народной песни попал на неудобную, откровенно громоздкую театральную сцену, скрадывающую звук и прихотливые модуляции голоса солиста. Кроме того, некоторый процент зрителей оказался морально не готов к такому «формату». Вместо солидного джазового попурри в формате Игоря Бутмана или Давида Голощёкина омичи получили какую-то «гадость», дворовые песенки записного кривляки. Впрочем, Хоронько живо обыграл «предлагаемые обстоятельства» - безжалостно фонящий микрофон и праведный гнев бегущих из зала и не скупящихся на ругательства зрителей. Так что и дезертиры казались частью импровизации. А оставшихся - незамедлительно превратил в своих союзников.
День седьмой, польский
Итак, сначала были читки. О «Песочнице» М. Вальчака, достаточно хорошо известной в России и сыгранной (слово выбрано не случайно, поскольку в Омской драме читка - особый, самостоятельный жанр) Татьяной Прокопьевой и Олегом Теплоуховым, я, надеюсь, выскажусь позже. А пока - «Тирамису» И. Овсянко, деликатно и точно поставленный Русланом Шапориным при участии семи актрис. Так вот - «Тирамису» оказался полноценной заявкой на спектакль, в которой, помимо режиссуры, актерских работ, оказалось чрезвычайно удачно подобрано пространство - фойе Камерной сцены, с его лестницами, галереей и женской уборной. К героиням этого эскиза меньше всего подходит выражение «офисный планктон». Семь героинь (Екатерина Потапова, Илона Бродская, Анна Ходюн, Наталья Рыбьякова, Мария Мекаева, Лариса Свиркова, Татьяна Ходыкина), служащих PR-агентства, красивых, сексапильных, женственных - вроде солдат невидимого фронта, превративших свои данные в оружие. Вместо имен в программке - должность: «байер», «бухгалтер», «криэйтор», «аккаунт», и в конце-концов - босс, смертоносная Екатерина Потапова. Каждая - функция, и каждая - индивидуальность. Пьеса построена на чередовании производственной текучки и монологов женщин, в которых открываются драматические повороты их судеб. Но и в последних омские актрисы блюдут дистанцию между собой и персонажем, прохладную, будто позвякивают кусочки льда, музыкальность интонаций, непринужденность манер, которые (позволю себе небольшую интерпретацию) приходит, когда душа уже выжжена дотла.
В этом женском мире, где любовь - уже не цель, а средство, а количество оргазмов - предмет конкуренции, единственный мужчина (Дмитрий Татарченко) существует на правах функции, обслуживающего персонала и выступает в роли то массажиста, то инструктора по йоге.
Вечером же, после открытия выставки польского плаката, который в Польше, отдельный, ныне здравствующий вид искусства. Старый театр из Кракова показал «Страдания молодого Вертера», одного из самых молодых учеников Кристиана Люпы - Михала Борчуха. Для Омска это было первое знакомство с современным польским театром. Не сказать, что оно прошло абсолютно гладко. На российской границе Старому театру пришлось попрощаться с некоторыми прпедметами реквизита - взрывчаткой и детонаторами. В результате омичи лишились одного из самых эффектных аттракционов спектакля - взрывающегося, в сцене самоубийства героя, рояля. Борчух радикально переосмыслил и переделал гетевский текст, пропитав его иронией и погрузив в обывательский контекст современной польской провинции. Конфликт героя (Кшиштоф Зажецкий временами чрезвычайно напоминал молодого Даниэля Ольбрыхского) с мещанской средой был явлен в серии музыкальных диссонансов. С одной стороны, Шуберт - пусть и спетый Вертером невпопад, срываясь то на визг, то на вой. С другой - веселенькие контрдансы, которыми простушка Лотта в голубых гольфах вторгается в «тему» Вертера. Запомнилась сценография Катаржины Борковской. Сначала это - пошлые диваны, приподнятые над сценой, будто на постаменте, и будто нависающие над зрителями, где восседают такие же пошлые герои. Затем сцена обнажается во всю глубину, а на ней - гигантское белое облако и груда искусственных цветов в углу, как будто могила - заранее приготовленная для еще живого Вертера. И, наконец, финальный аккорд, вроде музыкального постскриптума - то ли похороны, то ли посмертное видение героя, когда три «хористки» в чулках читают вслух письма героя, равнодушно засовывая за резинку трусов.
ТАТЬЯНА ДЖУРОВА источник